Первым делом Андрей Михайлович занялся делами раскольников, которые сильно размножились в Саратовской губернии. Занимаясь мерами противодействия раскольничьим гнёздам, Фадеев попутно обнаружил неменьшее зло, угнездившееся в иргизских монастырях, в том числе и в женском. Монастырь подвергался регулярной «стрижке» со стороны уездной власти и был для неё, по словам губернатора, настоящим золотым руном. Монастырь разбогател на рыбной ловле в р. Иргизе, и с местными рыбаками у монахинь установились специфические отношения. От настойчивых притязаний рыбаков монахини откупались либо деньгами, либо «натурой». Как пишет Фадеев, «закинутые сети и невода доставляли на берег не только лещей и окуней, но и остатки трупов и костей новорожденных младенцев». Вещественные доказательства деяний отнюдь не праведных инокинь монастырь старался погасить щедрыми приношениями и взятками чиновникам Николаевского уезда. Фадеев выяснил, что одновременно иргизские монастыри являлись «средоточием, подпорой и орудием к распространению и утверждению раскола в России».

Фадееву надлежало привести указанные монастыри в единоверие. Многие губернаторы пытались это сделать, но были вынуждены отступить из-за фанатичного и упорного сопротивления и монахов, и паствы. Андрей Михайлович решил действовать иначе. Засунув рескрипт императора за пазуху, он явился в монастырь и заявил, что если монахи будут противиться воле государя, то он будет вынужден применить силу и вызвать войско. И тогда несогласные будут привлечены к строгой ответственности. Старообрядцы кинулись на колокольню, чтобы поднять народ, но обнаружили там двух жандармов и обрезанные верёвки на колоколах. Старообрядцы опешили и сдались. Все три монастыря в один день перешли в лоно официальной церкви.

В Петербурге были поражены успехом Фадеева, и Николай I поблагодарил его за службу. Дело, длившееся десятки лет, было закончено.

Потом губернатору пришлось преодолевать сопротивление саратовских крестьян, не желавших сажать картофель. Возникший бунт ему пришлось ликвидировать вместе с воинской командой и пушками. Впрочем, пускать в ход оружие не пришлось и обошлись розгами. В последующие 2—3 года картофель стал повсеместной и даже любимой культурой саратовского люда.

Затем Фадеев отправился искоренять зло в уезды. «Везде находил я множество беспорядков от дурного чиновничества. Делал, что мог к уменьшению зла, но, разумеется, успевал мало», – пишет он в своих воспоминаниях. Усердие «новичка» Фадеева вполне компенсировало отсутствие у него опыта, и он оказался на месте.

Пензенский губернатор и польский шляхтич В.П.Александровский (1862—1867) сделал свою карьеру у кавказского наместника князя М.С.Воронцова в качестве чиновника по особым поручениям. Как писал о нём председатель пензенской казённой палаты и писатель М.Е.Салтыков-Щедрин, Василий Павлович, «имея значительный рост и атлетические формы, приглянулся княгине», а уж княгиня смогла повлиять на мужа так, что Михаил Семёнович стал поручать Александровскому самые щекотливые дела. Ему пришлось расследовать дело богатого откупщика Посполитаки, который одновременно был фальшивомонетчиком. Александровский, уличив грека в преступлении, предложил ему на выбор два варианта поведения: или идти в Сибирь, или отдать за него свою дочь с приданым. Естественно, Посполитаки выбрал второе, а Александровский закончил следствие мужем девицы Посполитаки, принесшей ему в приданое 6 миллионов.

За Александровским числились и другие делишки, вроде присвоения чужих денег, но в Пензе он тоже сумел отличиться, выкрав из казённой палаты крупную сумму. Салтыков, естественно, не оставил это без внимания и доложил об этом министру финансов. Началась судебная тяжба, пребывание Салтыкова в Пензе стало невыносимым, и в 1866 году ему пришлось уйти с места председателя казённой палаты.

Самарский губернатор Владимир Васильевич Якунин (1906—1910), как и Жиркевич, тоже не мог пожаловаться на «сухой» приём, поскольку прибыл в место назначения на пароходе. У пристани его встретили вице-губернатор И.Ф.Кошко (1906—1907) и несколько чиновников. Приводить в состояние готовности пограничные уездные власти и торжественно встречать вновь назначенного губернатора на границе губернии уже стало не модным – над империей задули ветры либерализма и показного демократизма.

На следующий день всем чиновникам были разосланы повестки о том, что Якунин желает представиться своим подчинённым. Насмешники, пишет Кошко, уже назвали эту торжественную церемонию «большим выходом». Для знакомства с новым начальством были приглашены руководители всех учреждений и отделов и старшие чиновники губернского правления, дворянские предводители, представители земства и города – всего около 100 человек. Все, естественно, явились в мундирах. Кошко прошёл в соседнюю комнату и доложил Якунину, что все в сборе. Якунин в придворном мундире нервно прохаживался из угла в угол – было видно, что он волновался и робел. Трудно сказать, какие чувства обуревали в это время Якунина – ведь он прибыл на смену только что убитому эсеровскими террористами губернатору И.Л.Блоку. Наконец, он вышел из внутренних комнат в зал и произнёс краткую приветственную речь, после чего стал обходить собравшихся. Каждого из них представлял вице-губернатор. После этой церемонии Владимир Васильевич мог считать себя полноправным начальником губернии. А потом он около четырёх лет исправлял должность губернатора в Екатеринославской губернии.

Князь С. Д.Урусов получил в 1903 году назначение в Бессарабию по рекомендации министра внутренних дел В.К.Плеве (1902—1904), который предложил царю стабилизировать обстановку в губернии после еврейских погромов «культурными средствами». Урусов, получивший к этому времени богатый опыт работы в земских учреждениях и вице-губернаторства в Тамбове (1902), между тем, решил занять по отношению к всесильному министерству внутренних дел независимую позицию, полагая себя непосредственным слугой императора. Во время стажировки в министерстве он не стал заискивать перед его чиновниками и приглашать их в петербургские рестораны, чтобы заручиться потом их поддержкой. В его голове давно засел скептицизм по отношению к петербургским канцеляриям и любил рассказы о князе В.А.Щербатове, прекрасном администраторе, который будучи губернатором Саратовской губернии (1863—1869) стола все секретные пакеты с припиской «В собственные руки» складывал в ящик нераспечатанными, и их нашли только после его отставки. Зайдя на беседу к одному директору департамента и услышав от него поучения о том, что «губернатор должен быть скалой, о которую разбиваются все течения», Сергей Дмитриевич сразу «соскучился» и под предлогом занятости поспешил с этой беседы ретироваться.

Потом в июне была беседа с В.К.Плеве, который возомнил себя спасителем трона и которого прозвали русским герцогом Альба22. И.И.Колышко называл Плеве всероссийским Держимордой и палачом России. По словам Урусова, Плеве к 1903 году уже отработал манеру «осаживания» губернаторов и принял «стажёра» сухо и сурово. «Насколько он был прост, весел и любезен во время нашего последнего свидания в январе, настолько же он оказался величав, холоден и сдержан в июне», – отметил Урусов на аудиенции. Сергей Дмитриевич поблагодарил министра за оказанное ему доверие, и Вячеслав Константинович улыбнулся в ответ слабым движением губ. Поговорив о кишинёвских погромах, министр сообщил о том, что в Кишинёве будет заменен вице-губернатор и что Урусову нужно будет представиться Николаю II. Слава Богу, никаких поучений не последовало.

Сергей Дмитриевич Урусов (1862—1937).

Кроме Плеве, Урусов был ещё у нескольких министров, но ничего примечательного о беседах с ними он потом вспомнить не мог.

13 июня он получил уведомление о том, чтобы явиться к царю. К уведомлению был приложен билет на поезд в Петергоф и расписание поездов. На Балтийском вокзале он в 10.00 сел в поезд и поехал во дворец. В вагоне был ещё один пассажир – министр путей сообщения князь Хилков. На Петергофском перроне Урусова встретил лакей и посадил его в ожидавшую карету. В Петергофе Урусова поселили в одном из дворцовых зданий, предоставив в его распоряжение номер со спальней, кабинетом и приёмной. Подали чай и предупредили, что в распоряжении Урусова 20 минут.

Выпив чашку чая, Урусов снова сел в карету и поехал на аудиенцию. Его ввели в маленькую гостиную, примыкавшую к кабинету Николая II, где уже сидел министр путей сообщения. Из кабинета государя вышел Витте, когда до назначенного времени оставалось около 20 минут. Витте поприветствовал Хилкова, подал руку Урусову, сказал несколько слов флигель-адъютанту и ушёл. Первым в кабинет пошёл Хилков, а потом настала очередь Урусова. О содержании разговора с государем Урусов в своих записках многозначительно умалчивает.

По окончании высочайшего приёма Урусова в карете отвезли в номер, подали завтрак с вином